Документальный рассказ Владимира Питерского «Предчувствие судьбы»

Война… Отечественная война. Это слово для нас объясняет всё. То есть война за Отечество, за своё существование. Конкретно – за жизнь свою, своих близких, своего народа. Выбора в такой войне нет – или жизнь, или смерть. Чтобы была жизнь, нужна победа любой ценой. Такова жестокая, без вариантов формула войны Отечественной.

Поэтому для победы наши люди и отдавали всё, а под словами «любой ценой» подразумевалось «и ценой собственной жизни». Отсюда и психология нашего воина – психология защитника Родины, знающего, что́ он защищает и от чего.

С другой стороны – фашисты, которым внушили, что они господа мира, а всё остальное человечество – их рабы. Правда, рабов ещё нужно было заставить быть рабами. Причём заставить любыми, свободными от какой-либо морали (за это взял на себя ответственность их фюрер) средствами и способами: убийствами, пытками, издевательствами, насилием, грабежом и всякими изуверствами. Вот только отдавать жизнь за то, что когда-то будешь господином, им не очень хотелось.

В этом и разгадка, почему за время войны более 200 наших воинов повторили подвиг Александра Матросова, закрывшего своим телом (не было под рукой гранаты) амбразуру вражеского ДЗОТа, из которого пулемёт противника косил его товарищей.

А сколько наших героев, не желая сдаваться в плен, подрывали себя вместе с немцами последней гранатой!

А сколько наших лётчиков совершали воздушные тараны, когда не оставалось патронов!

Но ни один немец не отважился за всё время войны совершить что-то подобное. Как ни бесновался Гитлер, но заставить своих солдат стоять насмерть не мог, даже когда война шла на территории самой Германии. Не та у них была мотивация войны!

Конечно, нельзя забывать и о национальном характере, с незапамятных времён определявшем стойкость русского воина. Чтобы не ходить далеко, скажу о своём родном дяде Коле Демидове, восемнадцати лет от роду, танкисте. Он не покинул горящий и обездвиженный танк, продолжая стрелять из орудия до последнего, смертного часа.

А вот что я видел в маленьком музее Александра Комарова на тоне «Тетрина» под Умбой. Там есть фотографии нашего партизана, сделанные немцами. Он пожалел для себя даже последнюю пулю, послал её врагу. Чтобы не сдаться в плен, герой просто взрезал себе горло.

Сколько же было таких безымянных подвигов! Несть им числа. Да, немцы изумлялись русской самоотверженности, считая её фанатизмом. Этим «сверхчеловекам» было недоступно такое понятие, как беззаветная любовь к Родине.

На плитах мемориала «Долина славы» под Мурманском приведены выдержки из предсмертных записок солдат и матросов, стоявших насмерть здесь, на берегу реки Западная Лица. Нормальный человек не может без волнения читать их слова: «Умру, но не сдамся!», «Погибаю, но не сдаюсь!», «Прощай, Родина! Не отступлю».

Ни в одной армии мира ни один солдат ничего подобного не делал и не писал. Только русский воин!

Такой была война нашего народа, если рассуждать о ней вообще, в целом. А что такое война для отдельного человека? С чего она начинается?

А начинается она с преодоления собственного страха. Подташнивает, в ушах позванивает, в желудке холодно, хочется селёдки и пить, по всему телу разливается слабость – это надвигается страх. Естественный рефлекс человека перед лицом опасности. Страх парализует разум и сознание, и приходит паника, бессмысленная, лихорадочная и всепоглощающая.

И только собственная воля, подкреплённая пониманием важности цели борьбы, подавляет страх, делает бойца бесстрашным. Потом уже, после первого преодоления страха, приходит привычка не бояться и не терять голову, то есть не поддаваться панике. Поэтому и отвага может быть безумной, какая свойственна зелёной молодости, или разумной, что приходит с опытом войны, если останешься жив.

У каждого бойца преодоление страха – своё индивидуальное внутреннее действо. Но есть такое воинское сообщество, в котором индивидуальное и общее – одно и то же. Это экипаж подводной лодки, где все вместе либо побеждают, либо погибают.

И в этом сообществе понятие «положить жизнь за други своя» – не расхожая фраза, а самое натуральное бытие, в котором ценой своей жизни один может спасти всех.

Суровый закон борьбы за живучесть подводной лодки в случае открывшейся течи корпуса, пожара или другого повреждения обязывает моряков, находящихся в данном отсеке лодки, немедленно задраить переходные переборки, изолироваться от остального экипажа и бороться с повреждениями только своими силами, зачастую в ледяной воде и в полной темноте. Закрывшиеся в аварийном отсеке подводники борются за живучесть корабля до последнего вздоха, и, даже погибая, они не распечатают отсек, чтобы не погубить остальных. Ценой своей жизни они спасают товарищей.

Другого такого братства, как у подводников, нет и быть не может. Невольно вспоминается библейское: «Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя».

* * *

Мой отец Михаил Васильевич Питерский принадлежал к этому воинскому братству подводников-североморцев. Он активный участник двух войн – советско-финской и Великой Отечественной. Начинал свой боевой путь штурманом, командиром боевой части БЧ-1, затем стал старшим помощником командира и, наконец, командиром подводной лодки «В-3». После окончания войны служил в штабе Северного флота начальником отдела подводного плавания. За время войны отец совершил более 20 боевых походов, в которых было потоплено 12 кораблей противника, в том числе до 20 тысяч человек живой силы. Так что опыт и службы, и боевых действий у него был весьма солидным.

Старший помощник командира подводной лодки М. В. Питерский

Уже в мирные годы я часто бывал свидетелем встреч ветеранов-подводников, друзей отца, по различным поводам и за дружеским, и за праздничным столом. Их воспоминания о службе часто, конечно, сводились к боевым военным годам. Суть и смысл подводной войны в Заполярье я знал не просто из книг, а слышал об этом из уст самих участников героической эпопеи.

Очень досадую и жалею, что мало, мало задавал им вопросов, мало расспрашивал. Понял это только с возрастом, но к тому времени они уже ушли. Тем драгоценнее для меня отрывочные их воспоминания, которые остались в моей памяти, и я хочу ими поделиться с серьёзным читателем.

* * *

Начну с общей ситуации, которая сложилась к началу войны на северном фланге гигантского советско-германского фронта.

Стратегической целью развёрнутых в Заполярье немецко-фашистских войск был захват города Мурманска, полуострова Рыбачий, баз Северного флота в Полярном и Ваенге, Кировской железной дороги и отсечение всего Кольского полуострова, затем выход на побережье Белого моря и овладение городом Архангельском. В итоге – парализация всех наших северных морских коммуникаций.

Боеспособность противника в условиях бездорожья Северной Норвегии и Финляндии полностью зависела от морских перевозок. Для Германии морские пути на Севере были важны ещё и потому, что по ним вывозилось ценное военно-стратегическое сырьё: никель из Петсамо (Печенги), а это 80 процентов всей германской потребности, марганец, железная руда и целлюлоза из Киркинеса. Средний грузооборот на этих коммуникациях доходил до 6 миллионов тонн в год.

Немецко-фашистское командование, рассчитывая «молниеносным» ударом сокрушить наши воинские части, корабельные и другие силы Северного флота, сосредоточило в Северной Лапландии значительные сухопутные, воздушные и морские контингенты, в несколько раз превосходящие наши. Будучи совершенно уверенными в своём превосходстве, 29 июня 1941 года немцы начали наступление, но малочисленные войска Карельского фронта, морская пехота и флот устояли и сорвали замыслы врага. С октября 1941 года война в Заполярье приняла позиционный характер.

Основными боевыми задачами нашего Северного флота в грандиозной зоне его ответственности от Шпицбергена до бухты Тикси в устье реки Лены были защита своих и атака вражеских морских путей сообщения. Главной ударной силой флота являлись подводные лодки. Всего к началу войны в бригаде подплава было 15 лодок: больших типа К («катюша») и Д («декабрист»), средних типа Щ («щука») и малых типа М («малютка»).

Подводная лодка «Щ-422» на рейде Екатерининской гавани

На подводные лодки легла главная тяжесть борьбы на морских коммуникациях противника. Они действовали у берегов Норвегии с первого до последнего дня войны, преследуя две главные цели. Во-первых, не давать противнику подпитывать свои войска живой силой, техникой, боеприпасами, продовольствием, обмундированием и прочим, то есть топить их транспорты.

Для справки: средний немецкий транспорт водоизмещением
8–10 тысяч тонн принимал на борт до 200 танков или 4–5 тысяч солдат с вооружением.

Вторая цель – не давать вывозить ценное стратегическое сырьё для германской промышленности.

Кроме того, подводники забрасывали в тыл врага диверсионно-разведывательные отряды, причинявшие колоссальный вред частям врага. Так, отряд моряков Виктора Леонова, ставшего дважды Героем Советского Союза, более пятидесяти раз ходил в тыл к немцам, добывал ценнуюразвединформацию для подводников о подготовке немецких конвоев, уничтожил десятки орудий, сотни автомашин, всевозможных складов и истребил тысячи гитлеровцев.

Условия для боевых действий подводников были невероятно тяжелы. Не говоря о жестокой суровости климата Ледовитого океана и о так не любимом моряками летнем полярном дне, всё побережье Северной Норвегии было опоясано противолодочными минными заграждениями, изрезано глубоко вдающимися в берег узкими фьордами; на высотах вдоль всего морского пути фашисты установили наблюдательные посты, артиллерийские батареи прикрытия, построили аэродромы; в многочисленных бухтах противник держал в готовности средства противолодочной обороны. Да и конвои немцев ходили с большим корабельным охранением, достигавшемсемь – восемь единиц на один транспорт. Но несмотря ни на что подводные лодки Северного флота активно действовали не только в море, но и наносили дерзкие торпедные удары непосредственно во вражеских портах и гаванях, уничтожая транспорты с грузами, боевой техникой и людьми.

Не менее важную задачу по защите морских путей сообщения подводники решали с нашими союзниками. Все крупные конвои, которые шли из Англии и Америки в порты Кольского залива или Белого моря и обратно, надёжно прикрывались нашими лодками, заранее развёрнутыми на вероятных направлениях появления сил противника.

Боевая готовность подплава была очень высокой, поэтому в первый же день войны на позиции к норвежским берегам ушли пять подводных лодок, а через два дня – ещё три лодки. Итого восемь единиц из пятнадцати. В дальнейшем в постоянной боевой готовности находилось более двадцати подводных лодок.

* * *

Но вернёмся к воспоминаниям ветеранов. Они представляли собой рассказанные к слову эпизоды боевых походов своих товарищей, живых и павших в кровавой битве с фашистами. В этих рассказах было много юмора, но и слёз хватало. Особенно, конечно, подчёркивалась обескураживавшая врага дерзость и изобретательность командиров лодок, ну и смекалка и сила духа офицеров и матросов экипажей.

Вообще командир на подводной лодке – это царь и бог, как они говорили. От его авторитета и поведения в боевой обстановке во многом зависели морально-психологическое состояние и боевой дух экипажа. Были командиры «счастливые» и «несчастливые». Со «счастливым» командиром и воевали с хорошим настроем на победу.

Одним из таких командиров был легендарный Фёдор Алексеевич Видяев. Его любили и за душевную щедрость, и за талант, и за умение задать высокий накал боевому духу подчинённых. Он даже боевые команды умел отдавать с юмором и не без озорства. Например, во время боевой тревоги мог выдать по громкой связи: «Ну, немчура, берегись! Ребята, покормим треску немчатиной! Всем предельное внимание. Быстрота – наше оружие. На выполнение команды – секунды! Вперёд! За Родину!»

Его атаки с близкой дистанции были всегда рискованными, но, веря в боевое мастерство командира, экипаж шёл за ним без колебаний. Все твёрдо знали, что впереди победа.

Боевые друзья Ф. Видяев и М. Питерский

Конечно, у каждого командира был свой подход к экипажу и свой боевой стиль. В начале войны одним из первых продемонстрировал свой решительный и дерзкий почерк командир «малютки» Валентин Георгиевич Стариков. Войдя скрытно во вражеский порт, он торпедировал там транспортное судно. На выходе из фьорда после атаки лодка была поймана немецкой противолодочной сетью. Попытки вырваться из неё были безуспешны. Наконец, рискуя поломать винт о грунт, Стариков дал предельный дифферент на корму и на предельной нагрузке электромоторов вырвал лодку из сети. Немцы ждали его на поверхности, а он под водой хладнокровно ждал морского прилива. Когда вода поднялась, Стариков всплыл и прошёл над притопившейся сетью на глазах у карауливших его немцев. Те решили, что он сдаётся, и не стали стрелять. Однако вместо сдачи наша «малютка» быстро нырнула и ушла. Причём ушла не в открытое море, как предположили взбешённые фашисты, а залегла на грунт под берегом. Экипаж затих и с облегчением после смертельной передряги слушал, как немцы утюжат глубинными бомбами морской простор впустую. В лодке совсем кончался воздух, но, проявляя терпение и выдержку, дождались ночи, всплыли и ушли домой.

Мужество и сила духа командира Старикова проявились ещё и в том, что, всплывая перед врагом, он отдал механику команду в случае захвата лодки взорватьеё вместе с немцами.

Кстати, такую команду в похожих ситуациях отдавали все наши командиры. Русские подводники в плен не сдавались никогда, предпочитая гибель всем экипажем в морской пучине. А вот немецкие подводники в плен сдавались, и не раз.

Здесь уместно вспомнить о массовом героизме нашего народа в борьбе с фашистами. Так, например, аналогичный стариковскому приказ дал сам себе боец морской пехоты североморец Иван Михайлович Сивко. Когда в бою у него закончились патроны, наступавшие на позицию немцы решили взять матроса в плен. Герой подпустил их поближе и подорвал себя вместе с врагами последней гранатой. Это был первый в Заполярье, но далеко не последний такой подвиг наших с вами защитников.

Не могли в своих воспоминаниях подводники не уделить внимания и воинской отваге и изобретательности командира «катюши» Николая Александровича Лунина. Вот один из его подвигов.

Так же, как и Стариков, он прошёл по фьорду во вражеский порт, торпедировал два стоящих у причала транспорта с боеприпасами для немецких артиллеристов, устроил гигантский взрыв и большой пожар. Но прошёл-то он весь фьорд туда и обратно в надводном положении! В открытую, не скрываясь и не торопясь – на среднем ходу! Ветераны говорили, что это была настоящая психическая атака. Лунин буквально загипнотизировал фашистские сторожевые посты. Они запрашивали лодку вспышками морзянки, а наш сигнальщик по приказу командира посылал в ответ всякую абракадабру. Сторожевые посты, ничего не поняв из ответов, всё же не решились доносить своему начальству о подозрительной субмарине. Они просто не могли себе представить такой наглой дерзости русских, как открытый заход в их порт.

Со смехом вспоминали ветераны и приказ командования после этой лихой атаки, запрещающий заход наших лодок во вражеские порты во избежание большого риска. Смех вызывала двусмысленная оговорка в приказе – «не заходить без крайней необходимости». Спрашивается, кто же может определить эту крайнюю необходимость, кроме самого командира лодки?

Чем же всё-таки объяснить такую неслыханную дерзость Лунина? А выдержку? Ведь он ни на один узел не прибавил ходу, уходя после атаки. Думаю, не только смелостью и отвагой, но и величием, силой духа и полнейшим презрением к врагу – по обиходному выражению «да плевать я на вас хотел!»

Опять же это не качество отдельного командира. Точно такое же презрение к врагу, правда, совсем неразумное, демонстрировали добровольцы морской пехоты, когда отказывались кланяться немецким пулям и ходили в рост, не пригибаясь по неглубоким окопам передовой линии обороны под Мурманском. И, конечно, зачастую напрасно гибли при этом.Дело доходило до того, что сам командующий Северным флотом адмирал Головко выезжал на передовую и уговаривал матросов бросить браваду, беречь себя, поскольку других бойцов для войны на суше флот больше дать не может.

Примеры высокого мужества, самообладания, русской смекалки и находчивости не раз всплывали в воспоминаниях старых подводников.

Вот первый Герой Советского Союза на Севере доброволец морской пехоты Василий Павлович Кисляков. Оставшись один на сопке, он несколько часов сдерживал роту австрийских егерей, штурмующую нашу позицию. Стрелял, бегая от винтовки одного павшего бойца до винтовки другого павшего бойца, от одного пулемёта павшего пулемётчика до другого пулемёта павшего пулемётчика. Так он имитировал присутствие живых пехотинцев и удержал высоту до прихода подкрепления.

Особенно сильное впечатление оставил рассказ о морской дуэли «малютки» Иосифа Лукьяновича Бондаревича с немецкой субмариной среднего класса. Наш отважный и умный командир к этому времени ходил уже не в один боевой поход, и в шести его атаках торпеды попадали в цель. Кто такой был немецкий командир, неизвестно, но известно вот что. Командиры их подводных лодок, все как один, были самыми ярыми носителями бредовых идей Гитлера о мировом господстве. Не случайно перед смертью фюрер назначил своим преемником командующего немецким подплавом адмирала Деница, совершенно оголтелого фашиста. Эти «сверхчеловеки» имели хорошую выучку, богатый разбойничий опыт подводной войны в Атлантике и лучшее по сравнению с нашим техническое оснащение субмарин, в частности имели гидролокаторы, что очень важно для данного случая.Но главное то, что немецкая лодка относилась к среднему классу (других у них на Севере не было) и несла десять торпед. А наша «малютка» – малая лодка всего с двумя торпедами на борту.

Итак, они одновременно обнаружили друг друга и быстро нырнули. Ни тот, ни другой не знали, сколько торпед у противника в наличии. Скорость хода у «малютки» небольшая, и уйти от быстроходного немца она не могла. Поэтому, погрузившись на 40 метров, Бондаревич стал маневрировать по курсу и глубине. При этом он постоянно менял скорость хода, не отрываясь далеко от противника и постоянно провоцируя его на атаку.

Немец в погоне за лёгкой добычей выпускал торпеду за торпедой, когда решал, что надёжно запеленговал русского своим гидролокатором, но каждый раз его расчёты срывались из-за непрерывных манёвров «малютки».

Бондаревич, не имея гидролокатора, ориентировался только по акустическому пеленгу. Акустик докладывал ему данные каждую минуту. При этом боцманы, рулевые горизонтальщики и вертикальщики, мотористы, электрики на лету ловили команды командира и мгновенно их выполняли. Работа требовала ювелирного мастерства, особенно на рулях и электромоторах. Такая изматывающая душу игра в кошки-мышки продолжалась три с половиной часа. Смерть гуляла рядом, нервное напряжение невероятное, дышать становилось нечем, приходилось изо всех сил напрягаться, чтобы не поддаться охватывающей сознание и тело вялости.

Благодаря высокой выучке экипажа, его вере в своего командира, а также исключительному самообладанию, воинскому мастерству и железным нервам Бондаревича поединок был выигран.

Наш командир ни разу не соблазнился на выстрел, а «сверхчеловек», психанув последний раз, выпустил свою десятую торпеду. После этого он всплыл и, решив, что наша лодка безоружна, не счёл нужным уходить. Подвсплыв под перископ, Бондаревич торпедировал его и дал возможность экипажу наблюдать агонию уничтоженного ими фашиста. Это было небольшое эмоциональное добавление к основной награде за победу над превосходящим их силами врагом. Имя этой основной награды – собственная жизнь.

Да, решающая роль в победе подводной лодки всегда остаётся за командиром. И каждый командир играет эту роль, исходя из умения, решительности и смелости. Вместе с тем победа невозможна без выучки, сноровки и силы духа каждого члена экипажа. Все были готовы на своём боевом посту к подвигу и зачастую совершали его, даже не считая за таковой.

Разговаривая на эту тему с отцом, я как-то спросил у него:

– А можешь ли ты вспомнить наиболее драматичный лично для тебя эпизод войны, связанный с такого рода подвигами?

Вот что он рассказал.

– После одной из удачных атак и потопления большого немецкого транспорта (как потом оказалось, с живой силой противника) нас долго преследовали, остервенело бомбили, сбросили более 350 глубинных бомб. Говорят, за всё время войны ни одна подводная лодка не подвергалась такой невероятной бомбёжке. Короче говоря, оторваться от преследования не получалось, мы имели множество серьёзных повреждений и в конце концов легли на грунт на глубине 110 метров, поскольку лодка перестала слушаться горизонтальных рулей. Это был конец, все сознавали, что немцы теперь добьют. И они упорно добивали. Однако было странно, что их бомбы падали в стороне от нас.

А спасло нас само море и то, что фашисты его плохо знали. Получилось так, что от взрывов у нас на топливной цистерне разошёлся шов и через него сочился соляр. А в этом месте на море было слабенькое течение, и оно относило наше соляровое пятно на поверхности в сторону. Ну немцы и шарахали бомбами по этому пятну. Грохот стоял адский, но нам это вреда уже не причиняло. Мы, затаившись, пережидали их беснование, и вот, когда уже катастрофически не хватало воздуха для дыхания, враг ушёл. Кое-как подремонтировав повреждения, с трудом, но всплыли. Из-за поломки привода горизонтальных рулей подводного хода у лодки не было, а без него мы превращались в мишень. Ситуация такая, что ни воевать нельзя, ни до дома в надводном положении дойти не дадут.

Тогда инженер-механик Михаил Андреевич Лямин, ты знаешь, мой самый близкий друг, решил ремонтировать рули прямо в море. Они со старшиной Тимофеем Букиным облачились в легководолазные костюмы, погрузились в воду и принялись за дело. На море была волна, ледяная вода обжигала руки, которые с трудом удерживали инструмент, непрерывная качка болтала лодку. Можешь представить, что это была за работёнка!

А для меня-то главная пытка заключалась вот в чём. В тот злополучный момент я стоял верхнюю вахту. Естественно, дал команду усилить наблюдение за горизонтом и воздухом. Теперь представь, в случае появления немецкого самолёта или корабля мне пришлось бы отдать команду на срочное погружение, это закон жизнеобеспечения подводного судна. То есть я вынужден был бы оставить в море на гибель и своего лучшего друга, и старшину Букина.

Пытка эта длилась 40 минут, а мне показалось, что прошла вечность, – нервы были натянуты до предела. Вот это и был, наверное, самый тяжёлый эпизод войны для меня лично.

Кстати, как только мы втянули ребят в лодку после окончания ремонта рулей (собственные ноги их не слушались), появился немецкий самолёт, но я уже с лёгким сердцем отдал команду на срочное погружение.

Потом, когда мы оттёрли героев спиртом снаружи и отогрели изнутри в нашем любимом (там при работающих дизелях всегда тепло)шестом отсеке, было много и шуток, и смеху – нервная разрядка после пережитого. Тогда я спросил у Михаила, о чём он думал, работая в воде и понимая, что я, безусловно, скомандую срочное погружение, если на горизонте появятся немцы. Он ответил, что думал только о том, как быстрее исправить рули, и ничем другим голову не забивал, иначе ничего бы и сделать было невозможно. А ещё предположил, что думать обо всех смертельных передрягах мы будем после войны в каких-нибудь ночных кошмарах.

А ведь так потом и вспоминали всё фронтовики, прошедшие адовы круги войны.Хочу заметить, что дядя Миша Лямин (я его с детства так называл) всю оставшуюся жизнь мучился сильными болями в застуженных тогда руках. Вот вам и не бывает раненых подводников! А это как считать?

Друзья М. Питерский и М. Лямин – два Михаила с двумя Владимирами

К случаю вспомнил отец и о других ремонтах в море, и даже об авариях с грозным оружием подводных лодок – торпедами и минами.

Так, однажды у «катюши» под командованием Леонида Степановича Потапова при минных постановках заело минно-сбрасывающее устройство. Для его ремонта нужно было всплыть, то есть продуть воздухом минно-балластную цистерну и вскрыть её. Но со вскрытой цистерной невозможно погрузиться, постольку поскольку нельзя принять в неё для балласта морскую воду. А дело было в оживлённом районе вражеского фьорда. На такой риск для всего экипажа Потапов пойти не мог. Один выход – послать человека в цистерну для ремонта устройства и задраить её на время работы. При необходимости срочного погружения работающий в цистерне подводник погибает. Тем не менее для ремонта вызвались несколько моряков, и среди них ветеран боцман Носов, инструктор-горизонтальщик. Он сказал так:

– Надо будет погружаться – погружайтесь, а только быстрее меня никто справиться не сможет.

Так и вышло: Носов, хорошо владея собой, исправил повреждение быстро и надёжно. Вся острота ситуации заключалась в том, что пока он работал в цистерне, неподалёку прошёл немецкий корабль, но нашу лодку за пеленой снежного заряда он не заметил, к счастью. А вот наш командир его видел. Момент был очень напряжённый, но Потапов удержался от команды на срочное погружение.

Боцман Носов своим самоотверженным поступком (а как не назвать это подвигом?) обеспечил возможность экипажу произвести минные постановки под носом у врага на ходовых местах, где немцы впоследствии потеряли несколько судов. И вот ради этого подводники без раздумий готовы были рисковать своей жизнью. Таковы были их ненависть к фашистам и жажда победы, для которой они отдавали всё. Своим геройским поступком Носов показал, что это «всё» не пустые слова.

То же самое доказали и торпедисты на «щуке» Григория Филипповича Макаренкова. После успешной атаки вражеского транспорта обнаружилось, что одна из торпед не вышла до конца из торпедного аппарата и могла в любой момент взорваться даже от малого толчка, поскольку стояла на боевом взводе. А лодка-то уходила от преследования немецкими сторожевиками, бросавшими на неё глубинные бомбы. Конечно, при каждом взрыве бомбы взрывались и сердца моряков, но всё-такиушли. Однако с этой торчащей из аппарата торпедой пришлось ещё и минное поле форсировать.

Напряжение рулевых – и горизонтальщиков, и вертикальщиков – было невероятное. При этом ещё и один минреп с миной зацепили, но он, к счастью, оборвался. О морально-психологическом напряжении экипажа во время этого полусуточного перехода словами не расскажешь.

Когда, наконец, всплыли, то для обезвреживания опасной торпеды самые хладнокровные и опытные торпедисты Владимир Поликанин и Сергей Камышев взялись за вдвойне рискованное дело – снять с неё взрыватели. Одно неосторожное движение – и взрыв, а появится немецкий самолёт – срочное погружение, и ребята тонут.

На серьёзной волне, в ледяной воде начали работать. Солёная вода резала глаза, но изо всех сил старались не моргать, чтобы не упустить из виду опасный взрыватель торпеды. Вывернуть оба взрывателя, сидя верхом на торпеде и качаясь вместе с ней на волне, удалось только со второй попытки.

И вот второе счастье торпедистов. Через две минуты после их возвращения в лодку появился немецкий самолёт-наблюдатель, но лодка уже погружалась.

В этом разговоре вспоминался отцом и такой уникальный случай, когда «малютка» Ивана ЕпифановичаСухорученко пришла из похода с оторванным носом. При подрыве на мине у неё оторвало носовую часть лёгкого корпуса, и он завернулся на торпедные аппараты. Торпеды, к счастью, не рванули.

Раненая «малютка», подорвавшаяся на мине

Пример геройского поведения, достойного выполнения воинского долга исамопожертвования в отношении к своим товарищам показал молодой матрос торпедист Виктор Баев. Взрыв застал его в первом торпедном отсеке. Он потерял сознание, но, очнувшись в полной темноте, услышал шум поступающей в отсек забортной воды. Первым делом, как положено, не раздумывая, задраил переборочную дверь в отсек. От него теперь зависела жизнь корабля и экипажа. Обдаваемый ледяной водой в тёмном железном гробу, не замечая холода и подавляя чувство страха от одиночества и неизвестности, что́ с лодкой, матрос на ощупь один на один боролся со стихией и победил её – подвёл пластырь на пробоину, закрепил его и только тогда открыл отсек и вышел к товарищам.

Все подобные рассказанным подвиги подводников, а их было не счесть, лишены честолюбивых мотивов, заботы о личной славе. Люди шли на смертельный риск ради спасения всех. То есть спасение жизни каждого и жизни всех неразделимо. В этом главном и заключается суть братского товарищества подводного экипажа.

Но жизнь экипажа лодки зависит не только от мужества и самоотверженности каждого моряка, но и от его профессиональных навыков и выучки, поэтому при подготовке экипажей так много внимания и времени уделялось боевой учёбе.

Дело в том, что подводная служба не прощает ошибок любого специалиста экипажа. Неосторожное движение на рулях управления, малейшая путаница при работе на клапанах срочного погружения и всплытия, небрежная вентиляция при зарядке аккумуляторных батарей, ошибка электрика, вызвавшая искру, и прочее, и прочее может привести к гибели корабля. Про любого моряка-подводника, так же, как про минёра, можно сказать, что он ошибается один раз в жизни.

Вот так из-за допущенной халатности при зарядке аккумуляторных батарей и произошёл взрыв скопившегося водорода, унесший жизни девятнадцати моряков, в том числе одного из лучших командиров подводной лодки Николая Гурьевича Столбова, открывшего боевой счёт подплава в начале войны.

Вспоминая встречи отца с друзьями-ветеранами, хочу особенно отметить их, и прежде всего его самого, личную скромность в описании тех или иных боевых подвигов, к совершению которых они были причастны. У них напрочь отсутствовало какое бы то ни было «яканье».

Очень наглядно показал это в своих мемуарах бывший командир бригады подводных лодокСеверного флота Иван Александрович Колышкин. Он приводит пример одного из докладов Фёдора Видяева, в котором тот старательно избегает слова «я».

Видяев: «…вышли на прикрытие конвоя «PQ18». Михаил Питерский – он на верхней вахте стоял – докладывает: сторожевик справа 160, дистанция 30! Ну погрузились, конечно, и пошли в атаку. Стрелять пришлось кормовыми. Пришли в точку залпа – до сторожевика рукой подать, кабельтовых 5, не больше. Тут и слепой попадёт. Влепили ему в борт две торпеды, он сразу и затонул.

На следующий день у мыса Кибергнес вахтенный командир Питерский обнаружил в перископ два транспорта в охранении четырёх кораблей. Расстояние до них было небольшим, атака вышла скоротечной. В транспорт примерно на восемь тысяч тонн влепили три торпеды. Он быстро затонул.Вот и всё».

Колышкин: «И ничего о себе. Ни о том, что́ он предпринимал в тяжелейшем послезалповом маневрировании, ни о том, что́ он чувствовал, ни как переживал, ни как действовал при жестокой бомбёжке, а ведь немцы устроили им бомбовый ад».

В кругу подводников не принято было рисовать красочные букеты вокруг своих побед. У отца были серьёзные боевые награды, и когда я пытался выяснить, за какие дела их давали, его ответы были примерно таковы: «Ну сбегали на войну, очередной раз утопили, вернулись, нас и наградили». На просьбу сказать поподробнее мог добавить: «Посмотрели, конечно, в глаза сухощавой особе в белом и с косой, но обошлось».

Уже много лет спустя я прочитал в одном наградном листе на старшего помощника командира подводной лодки «С-51» Питерского Михаила Васильевича: «…в боевом походе проявил доблесть, мужество и высокое воинское мастерство. При подготовке к боевому походу грамотным и опытным руководством обеспечил чёткие и умелые действия всего личного состава по организации боевой службы. Во время ночного поиска у вражеских берегов, бдительно неся верхнюю вахту, обнаружил корабли противолодочного охранения и самолёты противника и своими умелыми действиями предотвратил опасность, угрожавшую гибелью экипажу и кораблю, обеспечив при этом скрытность нахождения подводной лодки на боевой позиции, что дало возможность продолжать выполнение боевого задания и атаковать конвой противника.

Во время атаки конвоя мужественно и хладнокровно производил расчёт атаки, тем самым помог командиру атаковать и торпедировать транспорт и миноносец противника. При маневрировании подводной лодки после залпа под бомбёжкой кораблей противолодочного охранения противника вёл себя стойко и мужественно, умело и спокойно руководил личным составом корабля, подавая достойный пример всему офицерскому составу. За участие в трёх боевых походах, в которых утоплены миноносец противника, сторожевой корабль и транспорт и один транспорт повреждён, и проявленные при этом доблесть, мужество и геройство капитан-лейтенант Питерский достоин высокой правительственной награды – ордена «Красное Знамя». Подписал: командир п-л «С-51″ капитан 3 ранга Константин Колосов».

Задавал я ветеранам и такой вопрос: «Вы вспоминаете героев, подвиги которых достаточно известны. А были ли трусы среди вас?» Мне отвечали: «Не без того, конечно, были, но это исключение».

И они припомнили всего один такой случай, когда командир лодки, хорошо проявивший себя в мирное время как грамотный подводник и требовательный начальник, отлично выполнявший вместе с экипажем все учебные задачи, оказался совершенно несостоятельным в первом же боевом походе. Его охватил совершенно животный страх. Ему всюду мерещился враг, он стал делать немыслимые манёвры, в результате чего лодка ударилась о скалу, получила серьёзные повреждения. Лодку надо было спасать, что и сделал инженер-механик Георгий Флегонтович Каратаев. Если бы не его мастерство и хладнокровие, лодка никогда бы не всплыла на поверхность и не вернулась домой. Паника командира привела в отчаяние весь экипаж. Горе-командира немедленно убрали с лодки. Что с ним стало дальше, неизвестно, но трусость в бою наказывалась очень жёстко.

Да, командир корабля – такой же живой человек со своими слабостями. Он тоже в какие-то моменты мог испытывать и боязнь, и испуг, но на глазах экипажа всеми силами души старался не показать и виду какой-то боязни или растерянности. Понятно, что спокойствие командира – залог победы экипажа над страхом в критический момент.

А самым неожиданным был для меня ответ отца на такой вопрос:

– Вот есть выражение «лучшие годы жизни». Скажи, а какие годы для тебя были лучшими в жизни?

Он, почти не задумываясь, ответил:

– Пожалуй, годы войны, как ни странно.

– Как же это понимать? В каком смысле?

– Дело в том, что тогда всё было ясно и просто: вот враг, вот мы. Мы все вместе, в одном воинском братстве. И, кроме победы, никаких других целей в жизни нет. У нас был вождь, которому мы верили, и с его, то есть Сталина, именем шли в бой. И не было никаких сомнений. И была молодость! И мы были очень нужны!

Потом настал мир, «гражданка». И ты уже один. И цели у людей стали мелкие, и их стало много. И вождя ошельмовали. Заиграли в открытую всякие пороки: жадность, зависть, стяжательство, корысть. Бездушие и чванство всяких начальников. Вот во время войны всё это было как-то притушено что ли, скрыто, и мы ничего этого не видели и не ощущали. Так что многие от таких перемен и лиха хлебнули, и в прямом смысле в бутылочку полезли.

Да, такого душевного взлёта, как в войну, в мирной жизни уже не было. Вот тебе пример знаменитого командира подводной лодки балтийца Александра Ивановича Маринеско. Его подвиг хорошо известен. Александр Иванович утопил самый большой германский лайнер, который эвакуировал из Прибалтики двенадцать тысяч фашистов, в том числе сто отборных экипажей подводных лодок. На другой день утопил ещё восемь тысяч драпающих немцев. То есть за один свой поход он отправил на дно две вражеские дивизии! Ввиду имевшего место морально-бытового нарушения дисциплины к званию Героя Советского Союза его не представили. Хотя Гитлер якобы даже объявил его своим личным врагом.

После войны, на «гражданке», корыстолюбивое начальство, с которым Маринеско непримиримо боролся, ложью и подтасовками фактов довело его до суда и тюрьмы, а полученные в заключении болезни раньше времени свели героя в могилу.Ветераны-подводники долгое время боролись за честное имя Александра Ивановича и всё же добились присвоения ему звания Героя Советского Союза посмертно.

Нам, послевоенному поколению, невозможно до конца понять и представить себе моральное состояние воевавших подводников, которые знали, что в каждом их боевом походе есть больше шансов погибнуть, чем вернуться. Давили на психику и нередкие потери боевых товарищей, и уже пережитые смертельные опасности в других походах.

В книгах писателей-фронтовиков порой встречаются воспоминания о том, что некоторые бойцы как бы предчувствовали свою гибель. И я не удержался, чтобы не спросить у отца, знает ли он о чём-либо подобном по своему боевому опыту. Он долго раздумывал и вот что рассказал.

– Сначала скажу о себе. Я всегда знал и был уверен, что со мной ничего не случится и мы всегда вернёмся домой. Причём заметь, мы все были совершенными атеистами, ни во что не верили и ни на что не надеялись – исключительно на самих себя. Откуда у меня была такая фатальная уверенность? Скорее всего, от собственной молодости, ведь я начал войну в возрасте двадцати пяти лет. А молодость, как известно, вообще уверена, что её жизнь почти вечна.

– Но страх-то накатывал? – спросил я.

– Накатывал, конечно. Особенно жутко становилось, когда форсировали немецкие минные поля и, бывало, по борту лодки скрежетал минреп. Вот тогда-то в ожидании взрыва действительно волосы на голове шевелились и сердце обрывалось.

Ну и когда после нашей атаки немцы преследовали, забрасывали глубинными бомбами. Порою, получив серьёзные повреждения, приходилось ложиться на грунт и замирать, чтобы их акустики не могли засечь наше точное местонахождение. Мы затихали и только слушали взрывы: далеко – близко.

Сам понимаешь, какие при этом у каждого возникали в голове картины. Чтобы как-то отвлечься от мрачных мыслей, у меня был такой нехитрый способ. Я доставал спичечный коробок и после каждого взрыва выкладывал на свой штурманский столик спичку. Вроде бы при деле. Думаю, что у каждого из нас на сей счёт был свой небольшой секретик.

А вообще мы столько раз добивались победы, шли на сознательный риск, что чувство страха как-то притуплялось. Вот возьми видяевские атаки. Он, если обнаружил цель, то уже с боевого курса не сворачивал, несмотря ни на что. Однажды, выходя в атаку на конвой, мы засекли, что немецкий сторожевик из охранения конвоя обнаружил лодку и повернул прямо на нас. Видяев атаку не оставил, а нам сказал: «Ничего, ребята, даже если он по наши души, мы всё равно успеем выстрелить напоследок». До залпа оставались секунды, и Фёдор их выдержал, не отворачивая. А немец почему-то отвернул, наверное, сам боялся, и выписал противолодочный зигзаг.

В другом похожем случае нас тоже обнаружили, бомбили, но мы с боевого курса не свернули, а Видяев умудрился влепить в преследующего нас немца торпеду из кормового аппарата со словами: «Держи, нахал, не кашляй!» Пока немцы паниковали после взрыва своего корабля, мы успели потопить их транспорт с солдатами и смогли благополучно уйти, несмотря на серьёзные повреждения.

Видяев был очень рисковый, но и очень талантливый и поэтому «везучий» командир. Экипаж ему верил, знал, что с ним всегда победа, и поэтому шёл за ним в огонь и в воду. Азарт таких атак не оставлял места для страха.

«Щ-422» накануне похода. Слева направо в первом ряду: М. Питерский, Ф. Видяев

А вот как объяснить такой факт, что моя лодка погибла, а я остался жив? Случайность это или судьба?

– Может быть, промысел Божий, как говорят верующие люди? – вставил я в его рассуждения.

– Необъяснимо, но перед последним походом лодки мне на ремонтных работах повредило ногу, и я попал в госпиталь. То есть лодка уходила в море, а я оставался. И она не вернулась.

Перед походом меня заходил проведать наш командир Федя Видяев. Он, как всегда, перед походом был в хорошем настроении, шутил. Никаких предчувствий ни у него, ни у меня не возникало.

Выходить они должны были на известную позицию, никаких особых неожиданностей не предвиделось. Я как старший помощник командира и штурман знал эту позицию, как свою ладонь, не один раз прокладывал там курс через немецкие минные поля.

Они ушли в поход, потом сообщили, что утопили очередной вражеский транспорт, и больше на связь не выходили. Я полагаю, что лодка подорвалась на мине.

И вот всю жизнь жалею, что сам не был на борту. Мне кажется, что если бы я прокладывал курс, то всё было бы, как всегда, удачно.

А к тебе, сын, вот какая просьба: когда умру, погрузи мой прах в Баренцево море. Хочу лежать вместе с ребятами. Пусть нас всех вместе чайки отпевают.

– Хорошо, – только и мог я сказать, опешив от такого неожиданного поворота.

– Теперь о предчувствиях, – продолжил отец. – Был у меня близкий товарищ, командир «малютки» Валериан Терёхин, Валя. Отличный подводник, думающий командир и вообще неординарный человек. Он замечательно мог атаковать врага по акустическому пеленгу, не поднимая перископа, имел на счету несколько потопленных немецких транспортов. Даже изобрёл своеобразный приём ухода от преследователей «прыжки лягушки».

Однажды, уходя после удачной атаки, они обнаружили течь от взрыва бомбы. Необходимо было включить помпу для откачки воды, но шум от её работы демаскировал лодку перед вражескими акустиками. Терёхин приказал включать помпу только на время, пока немцы бомбили и их акустики были глухи, и немедленно выключать её, когда взрывов не было и акустики слушали. Виртуозы электрики работали отлично. Так и ушли своеобразными прыжками.

Валя был, безусловно, смелым человеком. Но вот однажды вечером они пришёл к нам домой, будучи сильно выпившим и в совершенно убитом настроении. Сказал, что пришёл попрощаться, что он на днях уходит в поход и больше мы его не увидим. Долго молча смотрел на тебя в детской кроватке, а по лицу его текли слёзы.

Мы с твоей          мамой оторопели, не знали, что делать, а он твердил своё: «Я погибну…» Потом от какой-то безысходной досады достал пистолет и три раза выстрелил в потолок, заявив, что это его похоронный салют.Я забрал у него пистолет, и мы стали его успокаивать, находили какие-то слова, уже не помню. Постепенно Валя пришёл в себя, попили чаю, но, уходя, он всё равно произнёс: «Прощайте, больше не увидимся».

Так оно и вышло. Лодка Валериана Александровича Терёхина из боевого похода не вернулась, обстоятельства её гибели неизвестны.Свидетелем вот такого трагического предчувствия я был. Пистолет так и остался у меня на память о боевом друге Вале Терёхине.

Был ещё один случай, связанный с последней гибелью подводной лодки на Северном флоте. Случай совершенно дикий и тягостный. Опытный боевой командир этой лодки, имевший три ордена Красного Знамени, Александр Моисеевич Каутский тоже предчувствовал свой трагический конец.

Вот как об этом вспоминает И. А. Колышкин в своей книге «В глубинах полярных морей»: «…Перед этим походом Каутский, человек отнюдь не мнительный, находился в мрачном настроении.

– Вот эти, – сказал он приятелю, вынимая фотографии из-под стекла на своём рабочем столе, – в случае чего можешь взять себе. А вот эти домой, жене и детям перешли.

– Да брось ты, Саша, – возражал тот.– Что с тобой может случиться? До самой смерти жив будешь.

– Нет, нет, – настоял Каутский.– Ты возьми. Случиться может всякое. Сам знаешь, не в бирюльки играть идём. А детям память об отце нужна…

Никогда раньше Александр Моисеевич не заводил таких разговоров. Но перед всеми остальными онничем не выказывал своего подавленного душевного состояния».

Через некоторое время после их ухода меня как опытного «щукаря» вызывали в особый отдел бригады для опознания по аэрофотоснимкам типа гибнущей подводной лодки. Я без сомнения заявил, что это была «щука». Мне не стоило труда догадаться, что это была лодка Каутского, поскольку сроки её возвращения давно истекли, да и на связь она не выходила. И только спустя время мы узнали, что её утопил наш же лётчик-торпедоносец.

Из-за преступной халатности авиационного начальства до него не был доведён приказ командующего флотом, запрещающий лётчикам атаки любых подводных лодок в море.

Что с этими негодяями в больших погонах сделали, не знаю, а прекрасный боевой экипаж и его геройский командир погибли.

А вот участником какой истории мне пришлось быть самому. Она произошла ещё в начале войны. Я был командиром штурманской боевой части и помощником командира подводной лодки «Щ-422». Командовал лодкой капитан-лейтенант Малышев Алексей Кирьянович, возрастной и опытный подводник, имевший по тем временам довольно редкую награду – орден Ленина.

У нас был отличный экипаж с высоким боевым духом. Все были молодые, рвались к победам и повели свой счёт с фашистами, утопив два их транспорта. В 1941 году на подплаве своих потерь не было, а успехи были внушительными – потоплено тридцать два вражеских транспорта.

Но вот в начале 1942 года и у нас погибло несколько подводных лодок. Это, безусловно, накладывало тяжёлый отпечаток на моральное состояние подводников. Да и впечатления от остервенелых немецких бомбёжек после наших атак, от многочасового лежания на грунте при тяжёлых повреждениях и недостатке воздуха, от изматывающей борьбы за живучесть не проходили даром. Всё это могло надломить волю человека, тем более возрастного. Молодёжь, повторяю, переносила эти нагрузки на психику легче и проще.

И вот в очередном походе мы пять раз выходили в атаку и каждый раз не попадали в цель. Причём экипаж работал отлично, а вот командир был нерешителен, осторожничал, нервничал и даже путался в командах. Так и вернулись ни с чем. Настроение у всех было довольно скверное. Невольно возникала мысль, что командир специально промахивается, опасаясь преследования немцев. Между собой, конечно, возмущались его поведением.

Центральный пост подводной лодки: у перископа А. Малышев,
за штурманским столиком М. Питерский

Оказалось, не напрасно. В следующем походе командир не то чтобы искал вражеские конвои, а, похоже, бегал от них. Дело дошло до того, что старший политрук Табенкин вынужден был дать в базу радиограмму с просьбой отозвать лодку с боевой позиции из-за панического поведения командира. Тем более что ещё оказался каким-то подозрительным образом сломан гирокомпас. Мы и здесь грешили на командира.

Малышева от командования лодкой отстранили, шло разбирательство в особом отделе политуправления. А вскоре произошёл налёт немецких самолётов на Полярное. Зенитчики их отогнали, но одна бомба упала на город, и именно от неё погиб Алексей Малышев.

Решай сам, что это было: предчувствие гибели или просто трусость. Нотак или иначе человек боялся немцев в море, а они достали его на берегу.

– Неотвратимый рок, судьба, – только и мог ответить я тогда.

Рассуждая о предчувствиях, невольно задумаешься: экипаж «Щ-422» всё-таки погиб, хотя и с другим командиром…

И, тем не менее, это были отдельные частные случаи предвидения смерти. Общей же для всего народа была воля к Победе, что и решило исход Великой Отечественной войны.

Октябрь 2022 года.

Мы используем cookie-файлы для наилучшего представления нашего сайта. Продолжая использовать этот сайт, вы соглашаетесь с использованием cookie-файлов.
Принять
Отказаться
Политика конфиденциальности