День 15 сентября 1943 года запомнился мне на всю мою жизнь. В тот день над Кольским заливом и в южной части Баренцева моря стояла прекрасная погода. Из-за сопки, видневшейся на восточном берегу залива, поднялось яркое осеннее солнце. Хорошая видимость. Редкие слоистые облака, не двигаясь, стояли высоко-высоко в небе. Казалось, ничто не предвещало беды. А она налетела внезапно.
В то время я, старшина второй статьи Доричев Василий Афанасьевич, по должности — командир отделения рулевых, служил с мая месяца 1940 года на Северном флоте. В сентябре 1943 года меня зачислили в спецкоманду и временно направили для прохождения дальнейшей службы на береговую базу ОВРа главной базы Северного флота (в/ч п/п 36200). До этого я служил на КДИПЛ (Краснознаменный дивизион истребителей подводных лодок – катеры «МО» и «ТК»).
После полудня, 15/IX-1943 г., во время обеда, береговая база ОВРа была неожиданно атакована двумя фашистскими самолетами «ФВ-190». Они летели со стороны Кольского залива на небольшой высоте и сбросили на Кувшинскую Салму по две бомбы. Две из них разорвались на рейде бухты и не причинили вреда кораблям. Две другие взорвались на берегу: одна у столовой, другая у склада.
Столовая береговой базы находилась на первом этаже деревянного двухэтажного здания, на втором этаже размещался комендантский взвод. В момент внезапной атаки врагом часть личного состава базы обедали в столовой, другие находились около здания, третьи строем подходили к столовой. Разорвавшаяся авиабомба в районе столовой наделала много беды: четверо военнослужащих были убиты, 18 человек ранено. Ранения получили от осколков бомбы; лица, находившиеся в здании, от осколков стекол, разбившихся окон. Причем пострадали некоторые тяжело.
В тот момент наша небольшая команда в составе 12 человек подходила строем к столовой. Я видел два самолета, которые летели в сторону береговой базы, но не успел установить их принадлежность. Прошло несколько секунд, как они внезапно сбросили бомбы. Даже зенитная батарея не успела открыть огонь.
Авиабомба взорвалась от меня на расстоянии не более десяти метров. Меня подбросило взрывной волной и ударило о землю. Сколько я лежал на земле – не помню. Но во всяком случае не так долго. Придя в сознание, я поднялся с земли на ноги. И тут кто-то их краснофлотцев мне крикнул:
— Вы ранены! Бегите в медпункт!
Постояв минуту, я увидел, что из раны течет кровь на бушлат. Другой краснофлотец подал мне фуражку, которая лежала вблизи меня на земле, и хотел помочь мне дойти до медпункта. От помощи я отказался. Вблизи меня лежало на земле четыре моряка. Все они не поднялись больше на ноги, оказались без признаков жизни. Один из них служил в нашей команде – бывший кочегар рыболовного флота. Я не помню его фамилии.
Осколок от разорвавшейся авиабомбы сначала ударил в козырек моей фуражки, сделав на нем выбоину. При ударе он несколько изменил свое направление полета, козырек фуражки ослабил его убойную силу. Затем касательным ударом он прошел в области правой скуловой дуги около глаза, сделав рваную рану длиной более 35 мм. После этого он попал в правое плечо, где оказалась большая ссадина. Козырек фуражки защитил правый глаз от попадания осколка, а может, и спас меня от смерти.
По пути в медпункт лейтенант м/с наложил на рану повязку. В медпункте на первую наложили вторую, т.к. сочилась кровь из раны. И вторая вскоре оказалась красной от крови.
По распоряжению командования всех раненых посадили на ТК-22 американской постройки и отправили из Кувшинской Салмы в г. Полярный, где на причале нас ожидали медицинский персонал и врачи Военно-морского госпиталя №73.
Ко мне подошли две медсестры и хотели положить на носилки. Я отказался от их помощи и сказал:
— Дойду сам.
Одна из них подхватила меня под руки и повела в госпиталь. Так я оказался на больничной койке…
Неспокойно в то время было в главной базе флота. Фашистская авиация предпринимала неоднократные попытки нанести бомбовые удары по городу и кораблям. Зенитчики и корабельная артиллерия преграждали путь стервятникам. Но время от времени отдельным самолетам врага удавалось прорваться сквозь зенитный огонь и сбросить смертоносный груз на отдельные объекты главной базы. Не один раз рвались бомбы и вблизи госпиталя. В тяжелых условиях работали военные врачи и медперсонал во фронтовом городе…
Меня сразу же завели в операционную и положили на стол. Только начали снимать повязки с головы, как объявили воздушную тревогу, а вслед за этим вскоре послышались разрывы бомб.
Из операционной меня вывели в коридор и сказали, чтобы я обождал тут. В то время на другом столе операционной тоже лежал раненый моряк. Как объявили тревогу, он убежал в бомбоубежище. Медсестры начали искать его и не один раз подходили ко мне.
— Не тот, — сказала одна другой…
После отбоя воздушной тревоги меня вновь положили на операционный стол, сняли повязку, сделали укол и под местным наркозом произвели оперативное лечение головы в месте ранения. А потом меня положили на койку в большую палату на втором этаже.
Операцию производил врач – майор м/с Андреев. Начальником отделения был майор м/с Дудченков. Их фамилии я взял со справки, которую мне выдали в госпитале после лечения, и которая у меня сохранилась с того времени. А вот роспись за начальника лечебного учреждения я не мог разобрать. Роспись лечащего врача походит: «Андреев», но может я не точно разобрал.
Первые дни я не очень нормально себя чувствовал, и мне не разрешали вставать. Сказывались головные боли. Дней через пять-шесть сняли швы с раны и дело пошло на поправку. Мне разрешили вставать и вскоре ходить.
Частые воздушные тревоги и налеты фашистских бомбардировщиков не давали нам покоя. Приходилось бежать в бомбоубежище. Кто-то раз еще не успели объявить воздушную тревогу, как началась бомбежка. Несколько авиабомб разорвалось на стадионе, который находился ниже госпиталя, и вблизи госпиталя. Большинство раненых не успели эвакуироваться из корпуса здания. Меня бомбежка застала у лестницы второго этажа. Когда начали рваться бомбы, выход из госпиталя закрыли.
После отбоя воздушной тревоги я зашел в палату. Со стороны стадиона взрывной волной выбило почти все стекла в окнах. Осколки стекол лежали повсюду, даже находили их на койках под одеялами и в тумбочках. Хорошо еще, что в палате не было лежачих больных, все успели покинуть ее.
Рана моя быстро заживала. В один из обходов начальник отделения, майор м/с Дудченков и лечащий врач, майор м/с Андреев детально осмотрели мою рану. Один из них сказал:
— У Вас задета кость, но ничего страшного нет. Первое время будет болеть голова, но со временем пройдет.
Правы оказались врачи. Головные боли сказывались не один год, особенно к изменению погоды. Но потом как-то я не стал ощущать их. Только под старость лет они вновь стали сказываться.
Черед две недели после ранения, 29 сентября 1943 года, меня выписали из госпиталя, на руки выдали справку, в которой указано, что ранен при бомбежке с вражеских самолетов, диагноз: «Рваная рана в области правой скуловой дуги».
За давностью лет я не помню никого из медперсонала, не помню ни имен, ни фамилий. Но я до сих пор сохранил память о мужественных врачах и медсестрах, которые внимательно и чутко относились к бойцам-морякам, сражавшимся с врагом на море и в морских отрядах.
После госпиталя я продолжал службу на кораблях Северного флота. В октябре 1943 ода меня направили в спецкоманду. Мы приняли новый тральщик «ТАМ-122», который входил в 5 ДТЩ бригады траления ОВРа главной базы. На нем я служил до конца войны. На «ТАМ-107» участвовал в послевоенном тралении минных полей, и только в VIII-1946 г. демобилизовался, прослужив на флоте более 6 лет.
После демобилизации работал сначала штурманом, а с 1952 г. капитаном в Мурманском траловом флоте. Сейчас на пенсии.
22/III-1989 года
Ветеран КСФ Личная подпись /Доричев/
